Владимир Плотников - По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]
— Что-нибудь случилось, Марик? — спросила она.
— Случилось, — устало ответил Марк Исаакович. — Меня обокрали… Надо сушить сухари…
Жена подняла руки к лицу, опустилась на стул:
— Где же это произошло?
— Не знаю. В Московской, Калининской или Новгородской области…
Начальник следственного отдела никогда не уходил с работы вовремя. Вот и сейчас, выпроводив из своего кабинета сослуживцев, которые зашли, чтобы поболтать перед концом рабочего дня, Чижов сел за стол, подвинул к себе статистический отчет и занялся его анализом. Он с удовлетворением отметил, что в ноябре не было нераскрытых преступлений, необоснованных арестов и оправдательных приговоров, что предварительное следствие велось более оперативно. Если бы и декабрь прошел так же!
В динамике селектора что-то треснуло. Чижов услышал голос прокурора:
— Вы еще здесь? Зайдите ко мне.
Прокурор был один. Он возбужденно ходил по большому, как зал, кабинету, в глубине которого стояли полированный письменный стол и старинные часы с боем, а по стенам — обитые зеленым сукном стулья.
— Только что просмотрел почту, — сказал он, увидев Чижова. — Новгородцы прислали дело, которое пытались спихнуть до этого калининцам и москвичам. С машины, прошедшей восемьсот километров по территории этих областей, оказался украденным ящик с янтарем. Кража обнаружена под Чудовом, на границе Новгородской и Ленинградской областей. Ущерб большой, но кто совершил кражу — неизвестно. Что будем делать?
— Вернем, — ответил Чижов. — Пусть сами разбираются.
Прокурор промолчал, и Чижов понял, что этот вариант для него неприемлем.
— Давайте в таком случае пошлем дело в Москву, в прокуратуру федерации, — предложил он. — Там решат, кому его расследовать. Нам оно испортит все показатели…
— Москва может обязать нас вести следствие по месту обнаружения преступления, раз место его совершения не установлено, — ответил, подумав, прокурор. — А времени будет потеряно еще больше, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Нет, решение надо принимать нам самим. Чем сейчас занят Плетнев?
— Заканчивает дело о хищении автопокрышек, работы у него еще порядочно, — сознательно сгустил краски Чижов.
— Вызовите его.
Когда я вошел в кабинет прокурора, он спросил:
— Дмитрий Михайлович, сколько времени вам нужно, чтобы разделаться с шинами?
— Примерно неделю.
— Терпимо. Возьмите вот это дело, прочитайте и займитесь расследованием. Кому-то надо кончать с волокитой… Что касается новгородцев, то мы их сейчас прижмем!
Прокурор подошел к столику с телефонами, взял одну из трубок и попросил соединить его с начальником следственного отдела Новгородского управления милиции.
— Вы прислали нам дело с бородой… да, о краже бус… Так вот, у меня есть намерение отправить его в прокуратуру федерации, — сказал он, когда связь была налажена. — Что?.. Не отправлять? Мобилизуете все силы?.. Хорошо, тогда подождем. Только с условием, что все эти силы вы придадите нашему следователю Плетневу. Согласны? Уговор дороже денег. Он будет через недельку. Благодарить будете потом…
— Зачем нам чужие дела? Да еще с потерей следователя… — недовольно пробурчал Чижов, который, как наседка, любил держать под крыльями всех своих подчиненных.
Прокурор сделал вид, что не расслышал его.
Работу над делом я решил начать с допроса Лифшица. От встречи с ним я многого не ждал, и все-таки во мне теплилась надежда на то, что вдруг Марк Исаакович вспомнит какую-нибудь незначительную деталь, которая по-новому осветит происшествие, позволит увидеть хотя бы отдаленную перспективу его раскрытия. Из собственного опыта я знал, что заявители иногда сами, сознательно или по недомыслию, опускали такие подробности; случалось это и по вине тех, кто беседовал с ними.
…Три часа я с помощью Лифшица тщательно прослеживал путь колонны «МАЗов», и чем меньше оставалось
До границы Новгородской и Ленинградской областей, тем больше таяла эта надежда. Нет, ничего нового Марк Исаакович сообщить не мог. Правда, он вспомнил, что за Зайцевом, во время объезда закрытого для движения участка шоссе, видел у самого леса несколько тлевших костров, но тут же заявил, что людей возле них не заметил. Не появлялись они и в свете фар. Да и кому захотелось бы в такую погоду, в темноте, под дождем месить ногами грязь?
Пепельница на моем столе уже несколько раз наполнялась окурками папирос, которые мы беспрерывно смолили. Выбрасывая их в корзину, я не переставал наблюдать за Лифшицем, но никаких изменений в его поведении уловить не мог: высокий, худощавый, полуседой, с живыми карими глазами на изъеденном ожогами лице, в синем костюме с орденскими планками, он сидел неподвижно, на вопросы отвечал с готовностью и откровенно, иногда подшучивая над собой, над нелепостью своего положения.
Заканчивая допрос, я спросил:
— У вас в других ящиках были изделия, аналогичные похищенным?
— Да, — ответил Лифшиц. — Я захватил с собой образец.
Он вынул из бокового кармана пиджака и положил на стол продолговатую, обтянутую голубым бархатом коробочку. Я открыл ее. На белом атласном шелке поблескивала длинная снизка ярко-желтых бус. Их украшала подвеска из бурого янтаря в виде изящно вырезанного кленового листика и жука на нем.
Я изъял эти бусы.
— Были ли раньше в магазине недостачи, кражи ценностей?
— Недостачи бывали, но незначительные, у продавцов.
— Пришлите мне сведения о последних переучетах, года за три.
— Хорошо, сделаю, — пообещал Лифшиц и, перед тем как покинуть кабинет, попытался вызвать меня на откровенность: — Кажется, что дело это безнадежное. Если бы сразу, по горячим следам… А теперь? Что с воза упало, то пропало. К чему мне готовиться?
— Сейчас рано говорить об этом. Ждите, там видно будет.
Я не мог сказать ему, что моим воображением уже овладели костры, тлевшие когда-то за обочиной шоссе.
Дорога в Новгород показалась мне нестерпимо длинной. Поезд шел как будто ощупью, в вагоне было темно и душно. На голых полках храпели мужчины, у окна тихо разговаривали и беспрерывно лузгали семечки женщины. Где-то рядом плакал грудной ребенок. Я прислушивался к вялому постукиванию колес, и по его ритму угадывал приближение станций. Их было много. На остановках по вагону, хлопая дверями, ходили шумные люди в сапогах и валенках, пальтишках и ватниках, шапках и шерстяных платках, с мешками, корзинами и перевязанными веревками чемоданами. И было непонятно, где живут эти люди, потому что появлялись они из кромешной тьмы и исчезали в ней же, напустив в вагон терпкую смесь морозного воздуха с запахами туалета. Только под конец пути, когда за окнами стали проплывать не единицы, а десятки и сотни электрических огней, локомотив вдруг осмелел, разогнался и тут же стал тормозить, — он подходил к новгородскому вокзалу.
Подождав, пока схлынет толпа пассажиров, я спрыгнул на перрон и осмотрелся в надежде увидеть встречающего меня работника милиции. Оказалось, что надеялся я напрасно. Никто не ждал меня и в здании вокзала. Огорченный, я вышел на привокзальную площадь. Две бабы с мешками, в которых: визжали и бились поросята, удалялись по ней в сторону города и уносили с собой последние признаки жизни. Но вот раздался авомобильный гудок. Бабы вскрикнули. Мимо них промчался обшитый железом зеленый старенький «Виллис». Он выскочил на площадь и, описав полукруг, остановился у подъезда вокзала. Увидев за его рулем милиционера, я понял, что обо мне не забыли.
— Велено отвезти вас на дебаркадер, — сказал шофер, когда я сел рядом с ним.
Мы поехали сначала по пустырю, потом — между рядами новых жилых домов, свернули на центральную, обрамленную монументальными зданиями площадь Победы, с нее — на Советскую улицу и улицу Максима Горького… Справа, за деревьями, выросли зубчатые стены кремля, купола Софийского собора, слева промелькнуло массивное трехэтажное здание Управления милиции. А вот и новый мост через Волхов…
«Сколько лет прошло со времени предыдущей поездки сюда? — вспоминал я. — Много… Тогда заканчивалось строительство этого моста, в кремле шли реставрационные работы, устанавливались на каменные постаменты знаменитые колокола, город возрождался из пепла. Как изменился его облик за это время!»
Машина переехала мост, спустилась к берегу реки и остановилась возле плавучей деревянной гостиницы. Я отпустил шофера, осмотрелся. Неподалеку от дебаркадера чернела прорубь. Разбив тонкую корочку льда, я опустил ладонь в студеную воду. Потом, сделав из пригоршни несколько глотков, умылся ею. Эту священную воду пили мои предки. Она всегда помогала им. Я тоже верил в ее чудодейственную силу.
Утром, когда по правому берегу Волхова еще бродили холодные голубые тени, а левый, Софийский, уже сверкал в лучах восходящего солнца, я отправился в Управление милиции. Начальник уголовного розыска — плотный, осанистый подполковник, — судя по всему, ждал меня.
